Луна убывает. Висит низко над холмами, как заклеенная черным скотчем лампочка, медленно растворяется в мутной утренней щелочи, желтая – в вытертой джинсовой синеве. От земли поднимается тяжелый густой запах, выдох просыпающейся прерии, сырой, табачный, горько-хмельной. Одуряющий, взывающий к чему-то, занозой ушедшему в самые потроха, насквозь. Гнет голову ниже, в свое нутро: бери след что посвежее, беги, загоняй, хватай, души, рви... Взвыл бы, да голос сел от выпитого накануне. Озноб стекает по распаренному телу, холодным шершавым языком лижет мокрые от пота виски, белым шумом оседает в пальцах, онемевших, не чувствующих нагретого курка и тяжести винтовки. Футболка неприятно льнет к обостренно-чувствительной коже. Колючий загривок щетинится по-звериному. Холодно... жарко...

   Я не успел его рассмотреть, не успел прицелиться, нечто вроде компаса, встроенного под сердцем, сделало всю работу, дернув стрелкой туда, где колыхнулись сухие жесткие стебли да коротко мазнуло по границе зрения расплывчато-темным. Кролик. Отдача в локоть. Глотка полнится жирным запахом промороженного металла, хотя до места около сотни шагов. Горячая кровь, горячее мясо, горячие внутренности, расшвырянные как рваные нитки дешевых бус на Марди-Гра. Коралл и гранат, нанизанный на упругие белесые сухожилия, волокнистая мякоть, забивающаяся под ногти, липкие желудочные секреты, высыхающие на сыром ветру, стягивающие кожу едкой пленкой. Влажные клочья шерсти с твердым жиром как бурые флажки на сухой траве, мутнеющий черный зрачок скошен на меня, отражает глубиной речного омута. Утекает в земляные трещины пахучая, теплая жизнь, остывает в ладонях. Утекает чувство... не сытости, но чего-то похожего, как будто глазами нажрался до отвала. Сглатываю вязкую, голодно кислящую слюну.

   Не то, как ни крути, как ни трать патроны, превращая легкую добычу в кровавые фейерверки. Не того хочется, а чего именно... поди разбери. Сон не идет ко мне, третьи сутки мечусь как ошалевший подранок. Отец глядит волком, и хотя сам разрешил брать свой холеный «Винчестер» когда захочу, мои ночные вылазки за город ему откровенно не нравятся. Мать привыкла смотреть на мир сквозь плотно стиснутые пальцы, отточив навык «мне на все насрать» до предельного совершенства. Да и к черту их, они мне ничем не помогут, зато сделать хуже – это запросто. Жарко. Холодно. Внутри черепа медленно закипает и пенится суп из убитых дешевой выпивкой нейронов, неоконченных-недодуманных мыслей и порожденных бессонницей странных образов, щедро приправленных жгучим лихорадочным возбуждением. Я уже не чувствую вкус энергетиков и алкоголя. Единственное, что мне доступно в полной мере – охота. Или ее жалкое подобие, приносящее слишком эфемерное и недолгое облегчение. Забыться нечем, нечем заткнуть крошечную в диаметре, но бездонную прореху, образовавшуюся на месте... души?

   Что за ебаный пафос...

   Салон «Хонды» пропах степной пылью, грязной одеждой, разлитым на коврик бурбоном, сушеными травами и всем тем, что наполняет мои так называемые трофеи. На заднем сидении в мишуре из рваного дождевика, раскинув тонкие ноги как пьяная школьница, лежит маленькая косуля-подросток с пробитой шеей. Нечастая удача, чистейшая игра случая, ведь я охочусь не ради мяса. Бонус, так сказать. От дичи помельче обычно остается бессмысленный фарш, в который приятно окунуть руки, перебирая бугристые вздувшиеся кишки как жемчужины, разрывая пальцами и жадно внюхиваясь, впитывая запах чистого, жесткого, дикого мяса... Одним этим воспоминанием можно дотянуть до следующей ночи, а потом вдыхать луну и испарения умирающих прерий как кокаин, дурея от желания... неизвестно чего. Чтобы поутру любоваться кровавым нимбом вокруг радужки, огрызаться на окружающих, пугать Криса неожиданными и свирепыми поцелуями – непременно в дополнение укусам и синякам на самых заметных местах. Бедняга уже начал от меня прятаться. Не могу его винить. Выкручиваю руль, борясь с желанием потянуться к бардачку за сигаретами. Не хочу разбавлять вкусный теплый запах свернувшейся крови, натекшей на дождевик. Мимо, плавно раскачиваясь, струятся холмы, стиснутые полосатыми от раннего снега горами. На дорогу сгустками ложится вишневый клей позднего осеннего рассвета. Родной Коди встречает меня привычной кладбищенской тишиной. 5:15. Думаю, смогу поспать часа два, это было бы славно.

   ***
   Кейси смотрит на меня с профессионально отыгранным сочувствием, к которому примешивается едва заметный оттенок беспокойства, но не за меня – что за чушь – а за то, что я могу учудить, пока нахожусь в зоне его ответственности. Например, мне может вздуматься упасть в обморок. Или разбить гитару о чью-нибудь голову. Или в полубреду снести стеллаж, доверху нагруженный бесценным хрупким винилом. Его опасения выглядят вполне оправданными, я похож на неудачно воскрешенного зомби, но ощущаю себя вполне бодро, хотя никто в это не верит. В магазине уже полно народу, кофе-машина Кейси работает бесперебойно, вокруг тихий гуд голосов, по большей части публика знакома если не поименно, то лица я отлично помню с предыдущих визитов в Шайенн. Крис толкает в плечо, кивает в сторону освещенного мини-прожектором пространства у стены, где Руби уже подключает свой монструозный синтезатор, матерясь на местную систему кабелей и переходников, похожую на клубок щупалец электрического Ктулху. Пора настраиваться и начинать.

   Стоит оказаться в неровном кругу света, и полутьма вокруг сгущается до крепости свежесваренного кофе, которым накрепко пропахло все помещение музыкального магазина. Джимбо ложится отполированным кленовым боком мне на колено, медиатор касается струн, одновременно Крис берет первый аккорд. Из-под наших рук течет что-то, не относящееся достаточно четко ни к одному из жанров, мы и не пытались определять, что именно делаем, все выходило само собой. До сегодняшнего дня. Я впервые пожалел о том, что под репетициями Крис и Руби понимают что угодно, кроме, собственно, репетиций. Мне с трудом удается подстроиться, медик норовит рвануть из пальцев, и я, черт возьми, никогда не испытывал такой острой нужды следить за движениями по струнам, даже когда только учился играть. Это напрягает и даже пугает. Не самое удачное время для выступления, я был идиотом, уверяя своих приятелей, что все прекрасно и я справлюсь. Справляюсь, но титаническим трудом. Плохо.

   Короткая передышка – роскошное сочное соло, красиво отзвучавшее под потолком, и я успеваю отвлечься и коротко, не задерживаясь и не акцентируя внимания, пробежать взглядом по лицам вокруг, подсвеченным желтыми рефлексами из окружающей темноты. Благожелательный интерес на большинстве меня успокаивает, значит, не все так ужасно. Слышу, как Крис терзает струну на последнем ладу, выводя что-то визгливо-нахальное в стиле старых рок-бэндов, и уже готовлюсь вступать со своей партией...

   Из кофейной гущи на меня смотрит мое отражение.

   Медиатор отлетает куда-то в небытие, я замираю в ступоре, не могу шевельнуться. Не могу отлипнуть взглядом от лица, которое знаю... как свое собственное. Не может быть. Этого, блядь, не может быть. Нужно... нужно доиграть, потом разберусь. Эта мысль как спасительная соломинка, которая удерживает меня в реальности, заставляет на автопилоте бить по струнам в нужной последовательности, но с излишней силой. Кажется, мой старичок перекрикивает голосистый «фендер» Криса. Тот смотрит на меня с возмущением и недоумением... а я ничего не могу сделать. Дыра внутри начала ныть как открытая рана, в которую кто-то безжалостно и методично втирает крупную соль.

Отредактировано Steven Tide (2017-02-02 21:42:05)

Он... кто бы ни был этот загадочный персонаж – исчезает так же незаметно, как появился, растворяется в густой кофейной темноте подобно куску тростникового сахара. Я вглядываюсь туда, где он только что стоял, с таким напряжением, что буквально ощущаю, как лопаются капилляры в глазных яблоках – безболезненно, со звуком пузырьков в только что открытой кока-коле. Мне показалось. Не более. Мало ли похожих людей существует на свете, а моя морда – далеко не самый экзотический типаж. Мне показалось. И все бы хорошо, только как втолковать эту простую спасительную мысль своему бестолковому сердцу, отчаянно бьющемуся лбом о некрепкую клетку из ребер? Чуешь то, что не чую я, кроваво-мышечная ты заумь? Бред... Где он? Ушел? Вот черт, только бы недалеко, только бы я смог догнать его, мне кажется, я способен сделать это даже с завязанными глазами – пойду по следу как обученная псина, найду... А что дальше?

Додумать последний слог этого «дальше» я не успел. Стоило мне закончить свою партию, кажется, на долю секунды раньше, чем нужно – но этот крошечный тектонический сдвиг резанул по ушам и оставил после себя гадостное ощущение неправильности всего мира – как Крис сдавил своими шоколадными пальцами мое плечо так крепко и неожиданно, что я едва не подпрыгнул, выпустив из рук гитару, безвольно повисшую на заплечном ремне. В ухо мне жарко дохнуло горьким эспрессо, сигаретами и яростью:

- Какого хуя ты творишь?
- Ты видел его? – Я киваю в сторону выхода из зальца, где каких-то полминуты назад случилось лишившее меня покоя наваждение, а теперь стояла и сосалась парочка припанкованных мальчишек лет по пятнадцать от силы. В самом зале его не было, я обшарил толпу взглядом как карманник, но не смог обнаружить никого столь... похожего. Просто, блядь, похожего.
- Видел кого? Стив, возьми себя в руки. Еще одна вещь – и мы сваливаем, ты сегодня ни на что не годен.

Еще один музыкальный раунд, в котором я заведомо обречен на проигрыш. Да, сегодня мы определенно не «Sex Bob-omb», Крис злится совершенно оправдано. Собери себя в единое целое, Тайд. Лады под моими пальцами горячие, будто их долго накаляли огоньком зажигалки, сильно пахнут металлом, а струны оставляют на давно огрубевших подушечках неприятный липкий белый шум, но как ни странно, это позволяет отвлечься и полностью сосредоточиться на игре. Лучше я буду выглядеть и звучать как «зеленый» начинающий, чем как псих в погоне за призраками. Вот только лицо этого призрака, в темноте похожее на обметанную жидкими облаками луну, не выходит из головы, а внутри из той самой проклятой космической дырки сквозит по кишкам, рвется, тянется что-то невнятное... бред.

И мы играем, да так самозабвенно, как, наверное, еще никогда не было. Не знаю, слышат ли это остальные, но я, Крис и Руби – каждый в своем мирке, со своим инструментом, как с партнером по самому лучшему сексу, и этот джинсово-рваный, повизгивающий и рычащий ритмичный вихрь идеально подходит под наше настроение. Я закрываю глаза и бью по струнам, вслушиваясь в себя, ища припасенные на «черный день» душевные силы, нахожу и черпаю обеими руками, и этот возвышенный автоматизм – одна комбинация пальцев на ладах, другая, придержать аккорд, чтобы его за хвост поймали зубы жестких рубленых риффов – становится такой необходимой инъекцией спокойствия. Луна в облаках... Скулы как полумесяцы. Гордость и краса моей бледной рожи. А глазищи там, в полумраке, отсвечивают звериным фосфором...

Прекрати это.

Руби заканчивает изощренно загнутой электроникой, на мой вкус слегка пошловатой, но публике вроде бы нравится – нам аплодируют, ровный дружелюбный гомон заполняет помещение магазина как шум сонного пчелиного улья. Я едва не швыряю беднягу Джимбо в раскрытый кофр, похожий на детский гроб, и срываюсь со стула, с жадностью и отчаянием вглядываясь в окружающие лица. Повсюду многоцветье выкрашенных во все оттенки пидарства волос, губной помады, футболок и кед – и никого, кто мог бы стать моим живым отражением. Никого... Я не знаю, что именно чувствовать. Разочарование? Облегчение? Чего во мне больше? Коротко выдохнув, поворачиваюсь к «сцене», чтобы взять гитару и убраться из Шайенна домой, в спальню со звездами на потолке, возможно, вскрыть отцовский мини-бар, глотнуть «Егермейстера» и уснуть как пристрелянный, без видений до самого утра...

Наваждение молча смотрит на меня. Я узнаю каждую родинку на его щеках и шее. Волосы не стрижены месяца два, взлохмачены и в сочетании со старой линялой толстовкой делают его похожим на подростка, в поисках приключений сбежавшего от строгих родителей. А вот выражение глаз другое. Жесткое, хищное, цепкое. Высокие скулы  и стыдно мягкие полудетские щеки, немного торчащие уши  – все знакомо, все принадлежит мне. Во всяком случае, я так думал.

- Кто ты? – Мнусь, не могу подобрать слова, приходится прокашливаться, выталкивать их из горла, накрепко сведенного нервным спазмом. – Я... Стивен. - Идиот... Но о чем я могу его спросить? – Слушай, не хочешь выпить кофе? – Идиот два раза!.. Боже. Никогда в жизни я не чувствовал себя таким растерянным. И это начинает злить.

Наваждение не ответило, но это выражение лица я знал как тысячу раз разыгранную по нотам гитарную партию. Эдакий «фирменный» коктейль из пренебрежения и надменности, сдобренный щепоткой снисхождения к сирому-убогому собеседнику. Сразу захотелось двинуть ему кулаком в рожу, как не раз бывало со мной. Со стороны выглядит чрезвычайно эффектно, просто идеальный презрительный вызов, выплюнутый в рожу того, на кого обращен этот взгляд. Какое-то время он рассматривал меня, а я – его. Оба молчали. Затем парень мотнул головой в сторону выхода, развернулся и, не говоря ни слова, направился к двери, куда уже потек тонкий людской ручей, сверкающий заклепками и булавками на куртках и джинсах. Что ж... Вообще-то подобное обращение – отличный повод начать знакомство с мордобоя, но я все-таки заставил себя это проглотить.

Дождь немного поредел, оставив от себя как будто висящую в воздухе прозрачную холодную стену влаги, крупную мыльную пену на лужах, занимающих половину проезжей части, и простреленную косыми бликами ауру вокруг горбатых уличных фонарей. Редкие прохожие, завернутые в дождевики подобно дешевым конфетам в мутных слюдяных фантиках, перебегали от одних размытых и подрагивающих как сырой желток островков света на тротуаре к другим, жались вдоль стен и витрин закрытых магазинов. Полузаброшенный квартал на окраине Шайенна в такую погоду напоминал декорации к какому-нибудь старому нуарному детективу то ли о постапокалиптическом будущем, то ли о лихих 30-х прошлого века. Я поправил воротник куртки, почувствовав неприятный озноб, лижущий мокрую шею, и ощущая, как по затылку стекают и пропитывают футболку ледяные, какие-то вязкие и всепроникающие дождевые струи. Куда этот чудик меня ведет? Шагает так уверенно, как будто в курсе, где здесь варят самый лучший кофе для задушевных разговоров о странностях природы и судьбы, не оборачивается – точно знает, что я иду за ним след в след. Меня его самоуверенность начинала немного подбешивать, но пока что любопытство было сильнее. Пока что. Посмотрим, надолго ли. Капюшон его толстовки уже набрал воды и лежал между лопаток будто полупустой мешок с картофелем, в мокрых волосах как в паутине прятались и остро высверкивали отблески случайно пойманного красного неона с вывески круглосуточного бара, расщеплялся на радужные атомы дальний свет проезжающих мимо машин. Я держался от него в нескольких шагах, но инстинктивно тянул шею и принюхивался, пытаясь уловить малейший след информации, которую привык считывать наравне со зрением и слухом, но выходило... не пойми что. Сумятица и невнятный бред, как будто у меня перед носом старый собачий лежак и – почему-то – молодая, масляная, смолистая кедровая шишка. Чем-то подобным пах Джимбо, будучи длиннолапым нескладным щенком. У меня острый нюх, но сейчас он, кажется, серьезно подводил и всячески врал своему владельцу. Человек не может так пахнуть, это я точно знаю.

Задумавшись, я едва не налетел на этого чудика, слишком резко остановившегося возле арки, ведущей в темный как адская бездна проулок. Насколько я помнил, не было там ни кафе, ни кофейни, ни бара, вообще ничего, что заслуживало бы внимания среднестатистического неформала, достаточно юного и безденежного, чтобы шататься по любым заведениям, где можно надраться или перекусить за доллар. Однако я не успел засомневаться в намерениях моего провожатого: тот подножкой сбил меня с ног, мокрый асфальт, как голубиным пометом перемазанный затоптанными разбухшими окурками, метнулся в лицо, но толком сгруппироваться и даже осознать падение я не смог – не позволила рука, цепко держащая за оттянутый ворот косухи. Резкий толчок куда-то в область грудной клетки, мелькнувшее бледное лицо и глаза с широченными зрачками, сияющие в темноте болотным ядовитым фосфором, как у кошки или нечисти из кино. А секундой позже – боль, выстрелившая соленым зарядом мелкой искристой дроби прямо в мозги, жгучая, острая как «голый» перец чили. Этот говнюк сломал мне нос. Этот. Говнюк. Сломал. Мне. Нос.

Следующее осознанное впечатление я получил уже лежа на земле возле мусорных баков, с чем-то мерзкими и липким на шее и в склеившихся волосах. Перед глазами мутнеет от боли и ярости. Когда этот урод успел меня возненавидеть? Я ведь не дал ни малейшего повода... Новый удар, кажется, коленом в живот, заставил сложиться едва ли не пополам. Нет, серьезно... За что?! Мое собственное лицо зависло надо мной как отражение в зеркале, только не отфыркивает текущую в горло горячую и очень соленую кровь. Сука... Мои запястья стиснуты в его некрепкой хватке, как будто он не сдерживает возможную попытку защиты или ответного нападения, а пытается меня получше рассмотреть, пользуясь возможностью оказаться максимально близко. Получай, чего хотел, сученыш, кто бы ты ни был. Я сделал рывок вперед, приложив все имеющиеся силы, и въехал лбом ему в нижнюю челюсть. Боль от столкновения – ничто по сравнению с болью в разбитом носу, но отвлекаться ни на то, ни на другое не было времени. Пока этот урод валялся на земле, отброшенный на спину, я поднялся на колени, чувствуя, как меня шатает и ведет куда-то сторону – голова болела просто адски, но мне все же удалось сфокусировать взгляд, снова рывком переместить свое протестующее, отвыкшее от боли тело и оказаться рядом со своим нечаянным противником. Сейчас он был очень-очень, просто пугающе похож на меня: такой же ошалелый всклокоченный вид и размазанная по лицу кровь из почерневших, опухших губ, как будто вывернутых наружу сочной кровавой мякотью. Просто прелесть. Я схватил его за намокший ворот толстовки и начал бесконтрольно бить кулаком в лицо, никуда специально не целясь и вкладывая в удары всю силу и злость. Это было очень странно, дико, как избивать собственного «злого» двойника, пожелавшего занять мое место... И оттого еще интереснее и веселее. Я чувствовал кости и зубы, встречающие каждый размашистый удар и как будто собирающиеся расколоться в мелкое крошево, слышал треск ткани в тесно сжатом кулаке, когда дергал его на себя, чтобы удобнее было впечатать особенно эффектный хук под челюсть. Получай, урод, что бы ты там себе ни думал. Давно мне не было так... хорошо, наверное. Правильно. Как будто я для того и был создан: превращать собственную физиономию в расцвеченную всеми оттенками багрянца кровоточащую мешанину.

Честно говоря, я настолько охуел, что с полминуты тупо валялся в луже, куда меня опрокинули будто мешок с гнилым картофелем. Отчетливо ощущая, как подкладка на косухе, футболка под ней и джинсы на заднице пропитываются бурой от грязи дождевой водой, как в носу горячо и сумасшедше больно пульсирует нечто определенно живое, колючее, суставчатое, вроде большого отвратительно склизкого насекомого. Смотрел в глаза своему «злому близнецу», наверняка с самым дебильным выражением вусмерть разобиженного дитяти. А этот обдолбанный псих ровно столько же времени сидел на мне и сжимал острыми как у пираньи зубами мое запястье, пялясь словно разбуженный лунатик – пока я не вышел из ступора и не сбросил его в сторону ближайшего мусорного бака. Что-то с грохотом и мерзким чваканьем лавиной сошло на него сверху, создавая весьма живописный и греющий мое сердце натюрморт: смятые коробки из-под бургеров, целая гора яблочных огрызков и картофельной кожуры, какая-то перепрелая вязкая гниль, жестяные банки и прочий мусор, копившийся здесь целую вечность, украсил моего заклятого (ни больше ни меньше) врага как гирлянды и шары – рождественскую елку. Я зло хохотнул, тут же осекся, сглатывая очередную порцию крепко пересоленной крови, медленно, в несколько этапов, держась за стену и борясь с каким-то высотным головокружением, поднялся на ноги.

- Абсолютно не ебу, кто ты такой и за что меня так невзлюбил, ну да мне, в общем-то, глубоко насрать. Но если увижу еще раз, церемониться с тобой не стану.

Из уст человека, которого с вероятностью примерно девяносто процентов смачно вывернет у ближайшего угла, подобная угроза звучит до смешного нелепо, но мне необходимо было оставить последнее слово за собой. Почувствовать себя если не победителем, то, по крайней мере, не проигравшим. Хотя какая мне, к черту, разница до того, что за статус я могу честно себе приписать после драки с каким-то невменяемым придурком в грязной вонючей подворотне. Джинсы отяжелели от воды, куртка давила на плечи живым медвежьим весом, заставляя сутулиться и ежиться от липкого мокрого холода, окружившего мое тело со всех сторон и направлений. Но несмотря на это, на все вообще – я чувствовал себя освобожденным. Уж не знаю, от чего именно, однако из переулка я, не оглядываясь, вышел какой-то слишком уж легкой пружинистой походкой, будто не меня только что отлупили как ботана-пятиклассника на школьном заднем дворе. Освобожденным... Это странное ощущение многомерности собственного, не вписанного в привычную перспективу существа позволяло чувствовать боль в отбитых мышцах и особенно за скошенной, вяло брызгающей рудою переносицей будто немного на расстоянии, будто боль эта не совсем моя и не совсем боль, если по правде. Так... примесь, делающая чистый и невыносимый наркотик жизни пригодным для осторожных внутривенных инъекций.

Дождь перекинулся в мелкую морось, надоедливую и липучую как кусачий гнус, оседающую на коже пленкой с запахом бензина и телесных соков. Я дошел до поворота к музыкальному магазину и только здесь позволил себе чуточку отпустить бурлящую кофеиново-гормональную эйфорию, вернуться сознанием в занудствующее тело и проверить покусанное запястье. Глубокие, темно-черничные от прилившей крови следы зубов отпечатались на коже эдаким экзотическим браслетом неправильной формы, хорошо еще, если шрама не останется... Мне совсем не хочется носить оттиски челюстей бесноватого ублюдка, пусть даже он похож на меня как под копирку срисованный. Сходить бы на днях в больницу, а то подарит мне в дополнение к своему херовому прикусу какую-нибудь заразную гадость... И смех и грех. О таком Крису и Руби не расскажешь, даже если мы все втроем очень набухаемся.

Видимо, эти самые товарищи взяли до Коди попутку: моя «Хонда» стояла там, где я ее оставил перед выступлением, вся вспотевшая от дождя, лоснящаяся в неоновых огоньках круглосуточного бара на той стороне улицы. Джимбо, преданный послушный мальчик, ждал на заднем сидении, лежа в раскрытом кофре. Я вздохнул, зачем-то обернулся в ту сторону, откуда пришел. Никого, только мокрая и глухая как подушка ночь, фонари в иконописных нимбах, редкие автомобили и в шахматном порядке горящие окна жилых домов. Я сел в машину, с отвращением группируя озябшие ягодицы на сидении, которое надо будет чистить самым ядреным промышленным средством. Включил зажигание. Вспомнил, что давно не сплю по-человечески, и пообещал сегодня же ночью с лихвой это исправить.